Расул-заде Натиг - Чужая Жизнь
Натиг Расул-заде
ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ
Старухе было восемьдесят три года, и она умирала, угасала в своей постели
в окружении многочисленных родственников, детей, внуков, правнуков. Со стороны
посмотреть: хорошая кончина, пожила старуха, дай бог каждому столько, оставила
после себя большое потомство, которое от мала до велика чтило и уважало ее,
верно, счастливой была матерью и бабушкой, чего же еще? Но старуха в глубине
души была недовольна прожитой жизнью и умирала в печали. Недовольство возникло
в ней всего лишь несколько дней как, и тревожило, и беспокоило, разрастаясь в
сердце, как пожар, и старуха старалась использовать теперь каждую минуту для
того, чтобы сосредоточиться и понять причину, чтобы потом спокойно уйти, уйти
с сознанием выполненного долга на этой земле.
Однако часто она впадала в забытье и, возвращаясь к тем, кто ждал ее или,
вернее, теперь уже ждал ее смерти, со страхом понимала, что времени остается
все меньше и меньше, а ей так и не удалось еще проникнуть в причины своего
недовольства жизнью и печали, схватившей ее за сердце каменной своей рукой.
Тогда она стала вспоминать свою жизнь. Не оставалось теперь в ней
сомнения, что доживает она последние часы, и на самом краю земной жизни, в
смертной тоске, начисто стиравшей умудренность старого человека, заглядывая в
разверзшуюся перед нею темень небытия, старуха стала вспоминать дни и годы,
через которые прошла, чтобы выявить корни недовольства и тревоги, засевших в
душе ее.
И вспоминая, старуха с огромным прискорбием должна была сознаться себе,
что совсем не так растратила свое время, как ей хотелось бы, не так прожила
эту долгую и стремительную, такую единственную жизнь. Таяло в печали ее
угасавшее сердце. Отчего же это, думала старуха, отчего я не жила, как
человек, не пожила хотя бы немного для себя, что мне мешало? И чем больше
задавалась она этим вопросом, тем тверже знала ответ - как ни странно, как ни
мелко это могло показаться, мешали ей условности, большие и маленькие
условности жизни среди людей, и эти условности, облепив ее, подобно пиявкам,
всю ее сознательную жизнь пили из нее кровь, душили ее, не давали задышать
всей грудью, зажить вольно, держали ее, как в маленькой железной клетке, где
ни встать нельзя было, ни лечь. И теперь, с высоты своих восьмидесяти трех
лет, видела старуха, что будто бы и не жила она, словно бы и не для себя
прожила все эти годы, а для окружающих, для чужих людей, каждый свой шаг
соразмеряя с их моралью, может, вовсе и неверной. А что люди скажут, если я
так поступлю? - вот вопрос, терзавший ее всю эту большую жизнь, вот вопрос, не
получив ответа на который в каждом конкретном случае, не смела она и шагу
ступить. Постоянно душили ее мелкие и крупные условности, которых она и не
замечала вроде бы, привыкнув к ним, как раб привыкает к своим цепям, и которые
лишь теперь, в последние часы ее, так ярко, с такой болью предстали перед ней,
перечеркивая всю ее правильную жизнь.
- Душно, - еле слышно прохрипела она.
Над ней тут же склонились седые сыновья и дочери, невестки и внуки,
несколько рук принялись осторожненько обмахивать ее газетами. Старуха прикрыла
глаза.
- Она впала в забытье, - услышала она голос сына Садыха, - вы бы лучше не
сидели все в этой комнате, воздуху ей мало, - обратился он шепотом к кому-то.
На самом же деле в голове старухи вдруг удивительно прояснело, светло
стало в памяти, и этот свет озарил возникший внезапно стройный, хоть и
разбросанный во времени, но логически завершенн
