Распутин Валентин - Прощание С Матерой
Валентин Распутин
Прощание с Матерой
1
И опять наступила весна, своя в своем нескончаемом ряду, но последняя
для Матеры, для острова и деревни, носящих одно название. Опять с грохотом и
страстью пронесло лед, нагромоздив на берега торосы, и Ангара освобожденнo
открылась, вытянувшись в могучую сверкающую течь. Опять на верхнем мысу
бойко зашумела вода, скатываясь по релке на две стороны; опять запылала по
земле и деревьям зелень, пролились первые дожди, прилетели стрижи и ласточки
и любовно к жизни заквакали по вечерам в болотце проснувшиеся лягушки. Все
это бывало много раз, и много раз Матера была внутри происходящих в природе
перемен, не отставая и не забегая вперед каждого дня. Вот и теперь посадили
огороды - да не все: три семьи снялись еще с осени, разъехались по разным
городам, а еще три семьи вышли из деревни и того раньше, в первые же годы,
когда стало ясно, что слухи верные. Как всегда, посеяли хлеба - да не на
всех полях: за рекой пашню не трогали, а только здесь, на острову, где
поближе. И картошку, моркошку в огородах тыкали нынче не в одни сроки, а как
пришлось, кто когда смог: многие жили теперь на два дома, между которыми
добрых пятнадцать километров водой и горой, и разрывались пополам. Та Матера
и не та: постройки стоят на месте, только одну избенку да баню разобрали на
дрова, все пока в жизни, в действии, по-прежнему голосят петухи, ревут
коровы, трезвонят собаки, а уж повяла деревня, видно, что повяла, как
подрубленное дерево, откоренилась, сошла с привычного хода. Все на месте, да
не все так: гуще и нахальней полезла крапива, мертво застыли окна в
опустевших избах и растворились ворота во дворы - их для порядка закрывали,
но какая-то нечистая сила снова и снова открывала, чтоб сильнее сквозило,
скрипело да хлопало; покосились заборы и прясла, почернели и похилились
стайки, амбары, навесы, без пользы валялись жерди и доски - поправляющая,
подлаживающая для долгой службы хозяйская рука больше не прикасалась к ним.
Во многих избах было не белено, не прибрано и ополовинено, что-то уже
увезено в новое жилье, обнажив угрюмые пошарпанные углы, и что-то оставлено
для нужды, потому что и сюда еще наезжать, и здесь колупаться. А постоянно
оставались теперь в Матере только старики и старухи, они смотрели за
огородом и домом, ходили за скотиной, возились с ребятишками, сохраняя во
всем жилой дух и оберегая деревню от излишнего запустения. По вечерам они
сходились вместе, негромко разговаривали - и все об одном, о том, что будет,
часто и тяжело вздыхали, опасливо поглядывая в сторону правого берега за
Ангару, где строился большой новый поселок. Слухи оттуда доходили разные.
Тот первый мужик, который триста с лишним лeт назад надумал поселиться
на острове, был человек зоркий и выгадливый, верно рассудивший, что лучше
этой земли ему не сыскать. Остров растянулся на пять с лишним верст и не
узенькой лентой, а утюгом, - было где разместиться и пашне, и лесу, и
болотцу с лягушкой, а с нижней стороны за мелкой кривой протокой к Матерe
близко подчаливал другой остров, который называли то Подмогой, то Подногой.
Подмога - понятно: чего нe хватало на своей земле, брали здесь, а почему
Поднога - ни одна душа бы не объяснила, а теперь не объяснит и подавно.
Вывалил споткнувшийся чей-то язык, и пошло, а языку, известно, чем чудней,
тем милей. В этой истории есть еще одно неизвестно откуда взявшееся имечко -
Богодул, так прозвали приблудшего из чужих краев старика, выговаривая слово
это на хохла